Неточные совпадения
Паратов. Отец моей невесты — важный чиновный господин, старик строгий: он слышать не может о
цыганах, о кутежах и о прочем; даже не любит, кто много курит табаку. Тут уж надевай фрак и parlez franзais! [
Говорите по-французски! (франц.)] Вот я теперь и практикуюсь с Робинзоном. Только он, для важности, что ли, уж не знаю, зовет меня «ля Серж», а не просто «Серж». Умора!
Илья. Ну, не вам будь сказано: гулял. Так гулял, так гулял! Я
говорю: «Антон, наблюдай эту осторожность!» А он не понимает. Ах, беда, ах, беда! Теперь сто рублей человек стуит, вот какое дело у нас, такого барина ждем, а Антона набок свело. Какой прямой
цыган был, а теперь кривой! (3апевает басом.) «Не искушай…»
— Не бесись, не бесись, жинка! —
говорил хладнокровно Черевик, видя, что пара дюжих
цыган овладела ее руками, — что сделано, то сделано; я переменять не люблю!
Старики презирают эту пестроту и со смехом
говорят, что какое может быть общество, если в одном и том же селении живут русские, хохлы, татары, поляки, евреи, чухонцы, киргизы, грузины,
цыгане?..
Тут этот хитрый
цыган не дал мне опомниться и
говорит...
За коней мы взяли триста рублей, разумеется по-тогдашнему, на ассигнацию, а
цыган мне дает всего один серебряный целковый и
говорит...
Что Груша раз ни споет, то я ей за то лебедя, и уже не считаю, сколько их выпустил, а даю да и кончено, и зато другие ее все разом просят петь, она на все их просьбы не поет,
говорит «устала», а я один кивну
цыгану: не можно ли, мол, ее понудить? тот сейчас на ее глазами поведет, она и поет.
— Это тебе не фунт изюма съесть, а инструментальная съемка, — озверело
говорит, направляя визирную трубку на веху, загоревший, черный, как
цыган, уставший Жданов, работающий в одной партии с Александровым, — и это тоже тебе не мутовку облизать. Так-то, друзья мои.
Уедут юнкера туда, где свет, музыка, цветы, прелестные девушки, духи, танцы, легкий смех, а Дрозд пойдет в свою казенную холостую квартиру, где, кроме денщика, ждут его только два живых существа, две черные дворняжки, без признаков какой бы то ни было породы: э-Мальчик и э-Цыган.
Говорят, что Дрозд выпивает по ночам в одиночку.
Лыняев. На это я вам отвечу русской сказкой: «Влез
цыган на дерево и рубит сук, на котором сидит. Идет мимо русский и
говорит: „
Цыган, ты упадешь!“ — „А почем ты знаешь, — спрашивает
цыган, — разве ты пророк?“
Любимцем брата был, видимо, крикливый
цыган Коптев; он казался пьяным, в нём было что-то напористое и даже как будто умное, он чаще всех
говорил...
Говоря, Шапошников становился почти страшен. Лицо у него было смуглое, тонкое, волосы курчавые и черные, как у
цыгана, из-за синеватых губ сверкали волчьи зубы. Темные глаза его неподвижно упирались прямо в лицо противника, и трудно было выдержать этот тяжелый, сгибающий взгляд — он напоминал мне глаза больного манией величия.
— Смотри, барин, —
говорил цыган, — передние-то ноги как несет! Корабли пройдут.
— Что копыта? —
говорил цыган, поднимая ногу у лошади. — Ты посмотри, какая нога-то у лошади.
— Э! Да у меня, брат, свояка зовут Антоном. Ну, ведь
говорили мы тебе, не ходи, не продашь лошади за настоящую цену; э! захотел, брат, продать
цыгану!
Говорят, завтра такого-то покупщика найдем, барина, восемьдесят рублев как раз даст… я знаю… Балай, а Балай, знаешь, на кого я мечу?..
Но вот она. За нею следом
По степи юноша спешит;
Цыгану вовсе он неведом.
«Отец мой, — дева
говорит, —
Веду я гостя: за курганом
Его в пустыне я нашла
И в табор на ночь зазвала.
Он хочет быть, как мы,
цыганом;
Его преследует закон,
Но я ему подругой буду.
Его зовут Алеко; он
Готов идти за мною всюду».
— А скоро вы эдак-то разорите Семенова, —
говорю я
Цыгану; он отрицательно мотает красивой головой...
Артем, Пашка и еще человека два внесли в зародившееся у них дружеское чувство ко мне неприятный оттенок подчеркнутого внимания ко всему, что бы я ни
говорил, — однажды я, не стерпев, сердито заметил
Цыгану, что это — лишнее и очень плохо!
Но
Цыган, встряхивая черными кудрями и заботливо следя, чтоб чай, разливаемый им, был у всех одной крепости, —
говорил, понижая звонкий голос...
Про таких черных выродков
говорят, что их «
цыгане потеряли».
Обратное подорожие мы с изографом Севастьяном отбыли скоро и, прибыв к себе на постройку ночью, застали здесь все благополучно. Повидавшись с своими, мы сейчас же появились и англичанину Якову Яковлевичу. Тот, любопытный этакой, сейчас же поинтересовался изографа видеть и все ему на руки его смотрел да плещми пожимал, потому что руки у Севастьяна были большущие, как грабли, и черные, поелику и сам он был видом как
цыган черен. Яков Яковлевич и
говорит...
— Батюшка, ваше сиятельство! ждали не дождались! —
говорил косой черный
цыган, показывая свои блестящие зубы, встретив его еще в сенях и бросаясь снимать шубу. — С Лебедяни не видали… Стеша зачахла совсем по вас…
Цыгане спорили между собой по-цыгански и настаивали на том, чтобы повеличать еще господ, чему Стеша противилась,
говоря, что барорай (по-цыгански: граф или князь, или, точнее, большой барин) прогневается.
Но вот совсем новое слово — любовь. Когда жарко в груди, в самой грудной ямке (всякий знает!) и никому не
говоришь — любовь. Мне всегда было жарко в груди, но я не знала, что это — любовь. Я думала — у всех так, всегда — так. Оказывается — только у
цыган. Алеко влюблен в Земфиру.
«Вот чего захотела чёртова девка! Этого и слыхом не слыхано было; только в старину у черногорцев так было,
говорили старики, а у
цыган — никогда! Ну-ка, сокол, выдумай что ни то посмешнее? Год поломаешь голову, не выдумаешь!
— Да, по моему мнению, оно должно крыться еще в московской кончине племянника Бодростина: это событие престранное. Я о нем разбеседовался с Висленевым… Разумеется, мое дело сторона, а так от нечего делать разболтался; он
говорит: «я знаю: его Горданов у
цыган отравил».
— Только боимся ошибиться, она ли еще, сударь, —
говорил посланный. — Голос ее, пол-лица также ее, а с другой стороны — урод уродом.
Цыган при ней тот же, что и прежде ходил с пригожей Мариулой. Стоят на том, что она и есть, и божатся, и клянутся, а может, сударь, морочат.
Тут мчатся степным вихрем
цыгане: «Эй, жги,
говори! эвое, эван!», и взоры исступленно-красноречивы, и каждая косточка
говорит, каждая жилка бьется, и грудь дышит бурею любви.
Цыган,
говоря это, проворно плечами переминал и частенько похлопывал рукавицами.
— Так как, товарищ,
говорите? «Вильгельм Мейстер» — самодовольная канитель? Запомни,
Цыган, это для твоего говорилось поучения!
— Ужинать, ужинать пора! Вот и
цыгане! — Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и
говорили что-то какие-то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал...
— Энто, —
говорит, — пистолет, ты не ладно придумал. У меня тут вас, псковичей, пол-лазарета. Все к своей губернии притулились. Ежели всех на бабий фронт к бабам отпускать, кто же воевать до победного конца будет? Я, что ли, со старшей сестрой в резерве? У меня, золотой мой, у самого в Питере жена-дети, тоже свое семейство некупленное… Однако ж терплю, с должности своей не сигаю, а и я ведь не на мякине замешен. Крошки с халата бы лучше сдул, ишь обсыпался, как
цыган махоркой…